Юридическая библиотека

Проблема установления истины в уголовном судопроизводстве в последнее время находится в центре внимания как ученых, так и практических работников. Об этом свидетельствует большое количество публикаций по данной тематике, отсутствие единого подхода к осмыслению понятия истины в уголовном судопроизводстве, ее значения как правовой категории и правового принципа [1].
В связи с тем, что категории «истина» (правда) и взаимосвязанные с ней «ложь» и «заблуждение» имеют не только философское или социально-психологическое, но и важное
правовое значение, возникает необходимость комплексного и всестороннего исследования указанных понятий. В правовой доктрине по поводу названных категорий не существует единой концепции, поддерживаемой всем научным сообществом. Помимо этого дискуссионный характер общетеоретических положений понятий «истина» и «ложь» предопределяется наличием спорных вопросов как правоприменения, так и правотворчества с учетом межотраслевой детерминации уголовного и уголовно-процессуального законодательства. Данные обстоятельства свидетельствуют о несомненной актуальности исследования указанных категорий и связанных с ними правоотношений в настоящее время.

Независимо от того, как те или иные исследователи определяют понятие истины в уголовном судопроизводстве, значение ее достижения для целей правосудия, пожалуй, никем не подвергается сомнению. Как справедливо отмечает Ю. И. Кулешов, в правосудии ценностью во все времена являлась «правда» (истина), т. е. то, что существует в действительности, соответствует реальному положению вещей. Из этого следует, что в отличие от других сфер общественных отношений «ложь» в правосудии всегда имела высокую степень общественной опасности, так как создавала угрозу принятия неправосудного решения [2]. Очевидно, что средством достижения истины является всестороннее, полное и объективное исследование обстоятельств дела [3]. В свою очередь, общественные отношения, возникающие в связи с деятельностью органов уголовного судопроизводства по установлению обстоятельств деяния, требуют соответствующей охраны. В связи с важностью указанных отношений для государства и общества они нуждаются в комплексной правовой охране нормами как материального, так и процессуального права.
Рассматривая вопрос уголовно-правовой охраны отношений, обеспечивающих достижение истины в уголовном судопроизводстве, важно заметить, что если в прошлые века основным способом совершения общественно-опасных деяний являлось применение насилия или угроза его применения, то в современном мире «пальму первенства» перехватил такой способ совершения преступлений, как использование лжи или обмана. Как справедливо отмечает Е. В. Медведев, использование лжи, обман – наиболее удобный способ достижения преступного результата во многих случаях, когда преступник имеет конкретную цель и не желает причинять большего вреда, чем это необходимо в определенной ситуации, и вместе с тем пытается действовать по пути наименьшего сопротивления [4]. Как показало проведенное нами исследование, указанным способом, не связанным с физическим или психическим воздействием на личность, совершается подавляющее большинство преступлений против правосудия (например, ст. 303, 306, 307 и 316 УК РФ) [5].
Критерием группировки указанных посягательств на интересы правосудия является не только способ совершения преступления (различные формы использования лжи), но и объект посягательства, то есть однородные общественные отношения, обеспечивающие достижение истины по делу. Вместе с тем относительно того, является ли достижение истины объектом уголовно-правовой охраны, в науке уголовного права существуют полярные точки зрения. Так, В. М. Колесник в своем исследовании группирует однородные преступления, посягающие на отношения, обеспечивающие получение достоверных доказательств и истинных выводов по делу (ст. 303–304, 307–309 УК РФ) [6]. М. В. Рудовым также выделяется группа преступлений, посягающих на истину в уголовном судопроизводстве (ст. 302, 303, 307, 308,
309 УК РФ) [7]. Противоположную позицию занял А. В. Федоров, по мнению которого, «истина как адекватное отражение объекта познающим его субъектом, воспроизведение его таким,
каким он существует сам по себе, вне и независимо от человека и его сознания, а также вывод о ней в принципе не могут охраняться уголовно-правовыми средствами… Уголовное право берет под защиту лишь общественные отношения, обеспечивающие получение достоверных доказательств по объекту познания, то есть по общественно опасному деянию» [8].
По нашему мнению, признание истины объектом уголовно-правовой охраны подчеркивает ценностную (аксиологическую) структуру охраняемых общественных отношений. Несмотря на наличие в научных публикациях острой дискуссии относительно содержания истины в уголовном процессе и обоснованности включения в него не только фактических обстоятельств дела, но и выводов об уголовно-правовой квалификации [9], полагаем необходимым поддержать более широкую точку зрения, предполагающую распространение содержания истины и на правовую оценку фактов. Как справедливо отмечает Л. В. Лобанова, установление фактов и применение права – два различных, хотя и связанных между собой процесса, каждый из которых должен завершиться установлением истины [10]. Таким образом, уголовно-процессуальное познание имеет конечной целью установить две истины: «…истину факта, заключающуюся в соответствующем объективной действительности знании о произошедшем деянии и лице, его совершившем, и истину правовой оценки, выражающуюся в ее тождественности описанию преступления, которое дает норма уголовного закона» [11].
Рассматриваемые нами нормы об уголовной ответственности за преступления против правосудия (ст. 303–309 УК РФ) имеют своим назначением, в первую очередь, уголовно-правовую охрану законности и обеспечение реализации задач уголовного судопроизводства [12].

При классификации преступлений против правосудия по их объекту М. Н. Голоднюк справедливо отнесла рассматриваемые нами посягательства (кроме ст. 303 УК РФ) к преступлениям, препятствующим исполнению работниками правоохранительных органов их обязанностей по осуществлению целей и задач правосудия [13], а Л. В. Лобанова – к преступлениям, посягающим на познавательно-применительный метод осуществления правосудия [14].
Характеризуя правосудие как специфический вид юрисдикционной деятельности, Л. В. Лобанова определила ее особые черты: охранительную (по направленности), познавательно-применительную (по методу осуществления), а также протекающую в особой процессуальной форме [15]. По нашему мнению, данные черты свойственны не только самой деятельности по отправлению правосудия, но и процессуальной деятельности органов уголовного судопроизводства, так как эта деятельность направлена на решение задач, стоящих перед судебной властью, и обеспечение осуществления правосудия. В целом поддерживая позицию Л. В. Лобановой, считаем, что группа рассматриваемых нами преступлений посягает на познавательную и правоприменительную процессуальную деятельность как суда, так и органов предварительного расследования. Познавательная деятельность заключается в получении органами предварительного расследования и судом достоверной информации о фактах, имевших место в прошлом, – источниках доказательств, надлежащем процессуальном закреплении полученной информации (формированию доказательств), а правоприменительная – в принятии обоснованных и законных процессуальных решений на основе полученной информации, сформированных доказательств и их надлежащей правовой оценки. При этом оба процесса: познание и правоприменение – находятся между собой в отношениях детерминизма как взаимодействующие части одной системы – процессуальной деятельности.
Приведенная нами аргументация позволяет поставить под сомнение вышеуказанное утверждение А. В. Федорова о том, что уголовно-правовые нормы охраняют лишь общественные отношения, обеспечивающие получение достоверных доказательств. Необходимо отметить, что такое преступление, как вынесение заведомо неправосудного судебного акта (ст. 305 УК РФ) посягает не на отношения по получению достоверных доказательств, а на обоснованное и законное применение норм права (то есть на истину правовой оценки) [16].
На основании изложенных выше доводов полагаем возможным рассматривать истину как сложный двухуровневый объект уголовно-правовой охраны, который можно определить
как общественные отношения, обеспечивающие получение органами уголовного судопроизводства достоверных источников доказательств, надлежащее процессуальное закрепление информации (первый уровень), а также принятие обоснованных и законных процессуальных решений на основе сформированных доказательств и их надлежащей правовой оценки (второй уровень).
Признание достижения истины объектом уголовно-правовой охраны порождает определенные противоречия с предлагаемыми рядом исследователей классификациями преступлений против правосудия по объекту, дифференцируемыми как посягающими на деятельность суда непосредственно и на деятельность прокурора и органов предварительного расследования, содействующих осуществлению правосудия [17]. Вместе с тем выделение рассматриваемого нами объекта подчеркивает равнозначную ценность процессуальных отношений по достижению истины для успешного решения задач уголовного судопроизводства на всех его стадиях, одинаковую природу указанных отношений (процесс доказывания), а также детерминизм норм уголовного и уголовно-процессуального законодательства. Что касается аксиологического признака истины как объекта уголовно-правовой охраны, представляется, что его социальная значимость [18] не вызывает сомнений у большинства исследователей.
Конечно же, нельзя абсолютизировать истину как самоценность, конечную цель уголовного судопроизводства, но ее достижение является неоспоримой основой для принятия
важнейших процессуальных решений, в том числе и разрешения уголовного дела [19]. Вместе с тем установление истинного знания о фактических обстоятельствах содеянного затруднено в силу предписаний ряда статей уголовно-процессуального закона, в частности,
«особенности инициирования уголовного преследования по делам частного и частно-публичного обвинения (ч. 2, 3 ст. 20 УПК РФ), связанность суда при отправлении правосудия доводами сторон (ч. 5 ст. 234 УПК РФ), ограниченность процессуально допустимых возможностей инициативного участия в доказывании суда первой инстанции (ст. 276, 281, 282 и другие статьи УПК РФ)… безусловное прекращение уголовного дела… при… отказе государственного обвинителя от обвинения… позволяют констатировать правомерность постановления судебного решения, основанного на вероятностном знании, характеризуемом лишь большей или меньшей степенью достоверности» [20].
Тенденции современного уголовного законодательства России об ответственности за посягательства на истину в уголовном судопроизводстве выразились в следующем.
1. По сравнению со ст. 180 и 181 УК РСФСР существенно снизились наказания по основному и квалифицированному видам заведомо ложного доноса и заведомо ложного показания. Если санкция ч. 1 ст. 180 УК РСФСР предусматривала наказание в виде лишения свободы до 2 лет (ч. 1 ст. 181 УК РСФСР – до 1 года) или исправительных работ до 1 года, то санкция ч.
1 ст. 306 УК РФ помимо лишения свободы и исправительных работ предусматривает более мягкие альтернативные виды наказания: штраф, обязательные работы, принудительные
работы, арест, а санкция ч. 1 ст. 307 УК РФ вообще не предусматривает наказания в виде лишения свободы. Наиболее существенное снижение наказания произошло по квалифицированным составам, предусмотренным ч. 2 ст. 306 и ч. 2 ст. 307 УК РФ. Санкции данных норм
являются альтернативными и предусматривают согласно ч. 2 ст. 306 УК РФ такие виды наказаний, как штраф, принудительные работы или лишение свободы на срок до трех лет; согласно ч. 2 ст. 307 УК РФ – принудительные работы или лишение свободы на срок до пяти лет. В то же время заведомо ложный донос и заведомо ложное показание, соединенные с обвинением в тяжком преступлении, по УК РСФСР наказывались гораздо строже: только лишением свободы, причем нижняя граница санкции составляла 2 года, верхняя – 7 лет.
Данные новеллы УК РФ вызвали ряд публикаций о необходимости ужесточения наказания за преступления против правосудия. Так, В. Додонов в статье «Усилить спрос за лжесвидетельство» указал на то, что в некоторых зарубежных странах за преступления против
правосудия, в частности за лжесвидетельство, предусматривается уголовная ответственность в 10–20 лет лишения свободы, в некоторых случаях до 30 лет, а также пожизненное заключение, вплоть до смертной казни в особо тяжких случаях [21]. Эту позицию поддержала И. Мищенкова, по мнению которой, предусматривающие ответственность за лжесвидетельство «барьеры уголовно-правового порядка… слишком низкие и мягкие в действующих нормах УК» [22].
На наш взгляд, либерализация наказания за отдельные преступления против правосудия была вызвана происходящими социально-политическими реформами российского общества и объяснялась необходимостью демократизации уголовного судопроизводства. Как
показало проведенное исследование, результатом более мягкой санкции ч. 1 и ч. 2 ст. 306 УК РФ стало снижение общей превенции, так как потенциальных лжедоносчиков не останавливает возможность применения сравнительно легкого наказания в виде небольшого штрафа или лишения свободы, которое назначается условно. Так, согласно результатам проведенного исследования, в Приволжском федеральном округе 42% назначенных наказаний по ч. 1 ст. 306 УК РФ составил штраф, причем размер половины назначенных штрафов не превысил
3000 рублей [23].
Вторым последствием такого решения стало снижение активности сотрудников правоохранительных органов по выявлению фактов заведомо ложного доноса и заведомо ложного показания. В ходе проведенного авторами анкетирования практических работников
47% опрошенных высказались за ужесточение наказаний за заведомо ложный донос, так как это деяние достаточно распространено и представляет повышенную опасность как для правоохранительных органов, так и для общества в целом; 32% опрошенных отметили, что
применение слишком мягких наказаний к виновным в заведомо ложном доносе снижает активность правоохранительных органов по их выявлению и документированию [24].
2. Произошло усиление дифференциации уголовной ответственности за посягательства на истину, обладающие разной степенью общественной опасности, были декриминализированы деяния, которые не обладали достаточной степенью общественной опасности для применения мер уголовной репрессии, что является, несомненно, правильным решением
законодателя, так как эти правотворческие меры обеспечили реализацию принципов справедливости и гуманизма [25]. Так, внося изменения в Уголовный кодекс РФ Федеральным законом от 08.12.2003 г. № 162-ФЗ [26], законодатель дифференцировал ответственность за заведомо ложный донос, соединенный с обвинением лица в совершении тяжкого и особо тяжкого преступления (ч. 2 ст. 306 УК РФ), и ответственность за заведомо ложный донос, соединенный с искусственным созданием доказательств обвинения (ч. 3 ст. 306 УК РФ). Произошла декриминализация таких преступлений, как уклонение свидетеля или потерпевшего от дачи показаний или эксперта от дачи заключения (ст. 182 УК РСФСР), недонесение о преступлениях (ст. 190 УК РСФСР), был значительно сужен круг деяний, попадающих под признаки состава укрывательства. Появились нормы-примечания к ст. 307, 308 и 316 УК РФ, предусматривающие специальные условия освобождения от уголовной ответственности. Если появление примечаний к ст. 308 и 316 УК РФ естественно вытекало из конституционноправовой нормы, закрепляющей право не свидетельствовать против супруга и близкого родственника, то введение в ст. 307 УК РФ примечания было направлено на предотвращение общественно опасных последствий дачи заведомо ложных показаний и стимулирование виновных лиц к деятельному раскаянию.
Вместе с тем подавляющее большинство норм, регламентирующих ответственность за посягательства на истину, по основному составу преступления были сконструированы с альтернативными санкциями, из которых практически все предусматривают возможность назначения самого мягкого вида наказания – штрафа (ст. 303–309, 316 УК РФ), причем в санкциях всех указанных норм, кроме ст. 303 УК РФ, не определена нижняя граница штрафа, что позволяет назначать наказания в виде штрафа от 5000 рублей. Кроме того, по мнению
Ю. И. Кулешова, большую границу между минимумом и максимумом в относительно определенных санкциях нельзя считать оправданной [27].
3. Из статей о заведомо ложном доносе и заведомо ложном показании был исключен квалифицирующий признак «деяние, совершенное с корыстной целью», ранее предусмотренный ч. 2 ст. 180 и ч. 2 ст. 181 УК РСФСР. На наш взгляд, в этом решении прослеживается крайняя непоследовательность законодателя, с одной стороны, взявшего курс на дифференциацию уголовной ответственности как направление реформы уголовного права [28], а с другой стороны, отказавшегося от закрепления в законе квалифицирующего признака, социально обусловленного и характеризующего личность преступника и само преступление как более опасные для общества. Благодаря этому оценка степени общественной опасности преступлений, предусмотренных ст. 306 и 307 УК РФ, совершенных из корыстных побуждений, стала определяться не законом, а мнением и уровнем правосознания судьи, так как санкции ч. 1 и ч. 2 ст. 306–307 УК РФ являются альтернативными и относительно определенными.
Как следует из проведенного анализа, принятые российским законодателем меры к совершенствованию уголовно-правовой охраны истины в уголовном судопроизводстве оказались неэффективными.
По нашему мнению, возможные пути устранения недостатков законодательной регламентации ответственности за посягательства на истину и предложения по совершенствованию соответствующих уголовно-правовых норм заслуживают глубокого научного анализа, и их невозможно рассмотреть в рамках данной статьи с учетом ограниченности ее объема. Вместе с тем считаем возможным изложить наиболее важные направления совершенствования регламентации уголовной ответственности за посягательства на истину в уголовном судопроизводстве.
1. В связи с тем, что в УК РФ ответственность за заведомо ложный донос о преступлениях определенного вида, а также за донос в отношении специальных потерпевших (судей,
прокуроров, должностных лиц органов предварительного расследования) одновременно предусмотрена различными уголовно-правовыми нормами (ст. 207, ч. 3 ст. 298.1, 304, 306 УК
РФ), имеет место избыточность уголовно-правового регулирования, что порождает конкуренцию указанных правовых норм и явно не способствует единообразному применению
уголовного закона [29]. По мнению Ю. Бирюкова, «санкции за заведомо ложный донос должны быть увеличены до десяти лет лишения свободы, а специальные нормы: ст. 298 УК РФ и
207 УК РФ – из кодекса следует исключить, дабы соответствующие деяния также охватывались более строгой ст. 306 УК РФ» [30]. Указанное предложение в части исключения из УК
РФ норм, конкурирующих со ст. 306 УК РФ и порождающих избыточность уголовно-правового регулирования, безусловно, стоит поддержать.

Необходимо также исключить из УК РФ и ст. 304 УК РФ, так как провокация взятки (коммерческого подкупа), совершенная в целях искусственного создания доказательств совершения преступления, является не чем иным, как покушением на заведомо ложный донос в отношении конкретного лица, соединенным с искусственным созданием доказательств обвинения (ч. 3 ст. 30, ч. 3 ст. 306 УК РФ). Провокация взятки, совершенная с целью шантажа, может быть квалифицирована как вымогательство (ст. 163 УК РФ). При этом в целях усиления дифференциации уголовной ответственности за заведомо ложные доносы, различающиеся характером и степенью общественной опасности, полагаем необходимым закрепить в уголовном законе такие квалифицирующие признаки доноса, как «совершение преступления из корыстных побуждений», «заведомо ложный донос в отношении представителя власти»,
«причинение преступлением тяжких последствий».
2. Конструкция состава фальсификации доказательств по уголовному делу лицом, производящим дознание, следователем, прокурором или защитником (ч. 2 ст. 303 УК РФ) не охватывает весь круг общественно опасных деяний, связанных с использованием различных форм лжи и обмана при манипуляциях с доказательствами и их источниками, в том числе уничтожение процессуально закрепленных доказательств, а также сокрытие их источников. Кроме этого законодательная конструкция указанного состава преступления предусматривает в качестве субъектов ч. 2 ст. 303 УК РФ только должностных лиц органов уголовного судопроизводства и защитника, что порождает проблемы квалификации фальсификации доказательств, совершенных иным лицом, не обладающим признаками специального субъекта. Указанные недостатки конструкции состава ч. 2 ст. 303 УК РФ рассматривались рядом авторов, предложения которых о конкретизации и расширении перечня возможных действий, составляющих объективную сторону фальсификации доказательств (не только собственно «подделки» доказательств, но и «подмены» и «искажения») [31], а также о включении в число субъектов указанного преступления и других лиц, не обладающих признаками специального субъекта [32], безусловно, заслуживают поддержки.
Вместе с тем, по нашему мнению, указанные предложения по совершенствованию регламентации ответственности за фальсификацию доказательств по уголовному делу недостаточны для создания эффективного уголовно-правового регулирования в данной области процессуальных отношений. По мнению В. Боркова, в субъективную сторону состава преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 303 УК РФ, необходимо включить специальную цель – последующее использование сфальсифицированных доказательств в процессе установления обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела, так как «только таким образом возможно посягательство на интересы правосудия» [33]. Полагаем, что указанная формулировка цели преступления не только не будет способствовать совершенствованию правовой регламентации ответственности, а, наоборот, затруднит привлечение виновных к уголовной ответственности, например, в случае, когда защита будет оспаривать относимость сфальсифицированного доказательства к предмету доказывания по данному уголовному делу. Более того, рассматриваемое деяние всегда причиняет ущерб авторитету органов уголовного судопроизводства независимо от связи доказательства с предметом доказывания по уголовному делу (то есть может посягать на истину первого уровня – истину факта). Вместе с тем степень общественной опасности посягательства существенно повышается, когда сфальсифицированное доказательство используется для обоснования принятия незаконных процессуальных решений (то есть посягает на истину второго уровня – истину применения права). В связи с изложенным осуществление дифференциации ответственности за фальсификацию доказательств возможно за счет снижения размеров наказаний в санкции ч. 2 ст. 303 УК РФ и введения в ч. 3 ст. 303 УК РФ нового квалифицирующего признака – специальной цели: «совершение преступления с целью обоснования принятия незаконного процессуального решения».
3. Заведомо ложный донос лица, в отношении которого осуществляется уголовное преследование, о совершении инкриминируемого ему преступления называемым им другим
конкретным лицом (оговор) является недопустимым средством защиты, так как приводит к существенному ограничению прав и свобод оговариваемого лица. Однако, несмотря на очевидную общественную опасность такого оговора, оговор со стороны лица, в отношении которого осуществляется уголовное преследование, не может квалифицироваться по ст. 306 УК РФ в ее действующей редакции. На наш взгляд, проблема здесь заключается в том, что под доносом и в лексическом, и в уголовно-правовом смысле понимается информация о преступлении, еще не известная правоохранительным органам, которая инициирует деятельность органов расследования по проверке доноса, а при оговоре лицо сообщает информацию о событии, которое уже является предметом проверки или расследования. Поэтому оговор хотя и схож с доносом, но не является им в буквальном смысле этого слова и не может быть квалифицирован по ст. 306 УК РФ, так как в соответствии с ч. 2 ст. 3 УК РФ применение уголовного закона по аналогии не допускается. В связи с изложенным полагаем необходимым ввести в уголовный закон новую уголовно-правовую норму, которая предусматривала бы ответственность за оговор, совершенный лицом, в отношении которого осуществляется уголовное преследование. Важно заметить, что оговор в целях защиты себя от существующего подозрения обладает меньшей степенью общественной опасности по сравнению с доносом в отношении конкретного лица и в связи с этим должен наказываться менее строго.
Предлагаемая нами оценка оговора как недопустимого средства защиты, использование которого должно повлечь за собой привлечение к уголовной ответственности, нашла
свое подтверждение в решениях Конституционного Суда Российской Федерации [34], а также поддерживается целым рядом исследователей [35].
4. Существует необходимость совершенствования не только диспозиций, но и санкций рассматриваемых нами уголовно-правовых норм. Приведенные ранее предложения об ужесточении наказания за преступления, связанные с предоставлением органам расследования и судам ложной информации [36], по нашему мнению, не обеспечат эффективное предупредительное воздействие. Необходимо акцентировать внимание не на тяжести наказаний, а на действенности санкций, содержащихся в рассматриваемых нормах, их превентивном потенциале. Поскольку санкции практически всех рассматриваемых норм по основному составу преступления предусматривают возможность назначения штрафа, не устанавливая его нижнюю границу, необходимо ввести нижний предел наказания в виде штрафа и минимизировать разброс от верхнего до нижнего предела (например, предусмотреть размеры штрафа от пятидесяти до трехсот тысяч рублей).
В заключение полагаем необходимым отметить, что регламентация уголовной ответственности за посягательства на отношения, направленные на достижение истины в уголовном
судопроизводстве, требует комплексного и всестороннего исследования, поэтому указанная публикация может рассматриваться как приглашение к дальнейшей научной дискуссии.

Примечания
1. Володина Л. М. Установление истины в уголовном процессе // Вопросы правоведения. 2013. № 3. С. 317–335; Доля Е. Содержание истины, устанавливаемой в уголовном судопроизводстве // Законность. 2013. № 11. С. 3–9; Подольный Н. А. Методологическое и идеологическое значение проблемы истины в уголовном процессе // Российский судья. 2012. № 8. С. 22–25; Солнцева Н. Принцип-невидимка в уголовном судопроизводстве // Законность. 2003. № 5. С. 38.
2. Кулешов Ю. И. Некоторые аспекты эволюции правовых норм об ответственности за преступления против правосудия в российском законодательстве // История государства и права. 2010. № 14. С. 12.
3. Багмет А. М. Роль следователя в установлении объективной истины при расследовании преступлений // Российский следователь. 2013. № 16. С. 4–6.
4. Медведев Е. В. Ответственность за ложь по российскому уголовному законодательству // Вектор науки Тольяттинского государственного университета. 2010. № 3(3). С. 126.
5. Смолин С. В. Уголовная ответственность за заведомо ложный донос. М.: Изд-во «Юрлитинформ», 2012. С. 188.
6. Колесник В. М. Преступные посягательства на отношения, обеспечивающие получение достоверных доказательств и истинных выводов по делу: автореф. дис… канд. юрид. наук: спец.: 12.00.08 / В. М. Колесник. Ростов, 2002. С. 6.
7. Рудов М. В. Уголовно-правовые средства охраны истины в уголовном судопроизводстве: дис… канд. юрид. наук: спец.: 12.00.08 / М. В. Рудов; Дальневосточный ЮИ МВД России. Хабаровск, 2002. С. 9–10.
8. Федоров А. В. Понятие и классификация преступлений против правосудия: автореф. дис… канд. юрид. наук: спец.: 12.00.08 / А. В. Федоров. М., 2004. С. 17–18.
9. Володина Л. М. Указ. соч. С. 327–330; Воскобитова Л. А. Некоторые особенности познания в уголовном судопроизводстве // Библиотека криминалиста. Научный журнал. 2012. № 4(5). С. 59–60; Доля Е. Указ. соч. С. 3–9.
10. Горелик А. С., Лобанова Л. В. Преступления против правосудия. СПб.: Юридический центр Пресс, 2005. С. 65.
11. Шляпочников А. С. Толкование советского уголовного закона. М. : Госюриздат, 1960. С. 55.
12. Лобанова Л. В. Преступления против правосудия: Проблемы классификации посягательств, регламентации и дифференциации ответственности: дис… д-ра юрид. наук: спец.: 12.00.08 / Л. В. Лобанова. Казань, 2000. С. 77–83.
13. Голоднюк М. Вопросы развития законодательства о преступлениях против правосудия // Вестник Московского университета. Сер. 11: Право. 1996. № 6. С. 18.
14. Лобанова Л. В. Преступления против правосудия. Общая характеристика и классификация: учеб. пособие. Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2004. С. 35.
15. Там же. С. 9.
16. Горелик А. С., Лобанова Л. В. Указ. соч. С. 62.
17. Спектор Л. А. Судебная власть как объект уголовно-правовой охраны: автореф. дис… д-ра юрид. наук: спец.: 12.00.08 / Л. А. Спектор. Ростов н/Д, 2012. С. 14; Федоров А. В. Указ. соч. С. 7.
18. Мальцев В. Понятие объекта преступления // Уголовное право. 2011. № 2. С. 51.
19. Лупинская П. А. Решения в уголовном судопроизводстве: теория, законодательство и практика. М.: Юристъ, 2006. С. 101; Подольный Н. А. Указ. соч. С. 22–24.
20. Коновалова А. Б. К вопросу о цели доказывания в уголовном судопроизводстве // Вестник Вятского государственного гуманитарного университета. 2010. № 2(1). С. 63.
21. Додонов В. Усилить спрос за лжесвидетельство // Законность. 2006. № 5. С. 28.
22. Мищенкова И. Почему не работают ст. 307, 308, 309 УК РФ // Законность. 2007. № 6. С. 42.
23. Смолин С. В. Указ. соч. С. 132–136.
24. Смолин С. В. Указ. соч. С. 204–211.
25. Кудашев Ш. Дифференциация уголовной ответственности и наказания // Уголовное право. 2006. № 5. С. 63.
26. О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс РФ: Федеральный закон от 08.12.2003 г. № 162-ФЗ // Российская газета. 2003. № 252.
27. Кулешов Ю. И. Преступления против правосудия: проблемы теории, законотворчества и правоприменения: автореф. дис… д-ра юрид. наук: спец.: 12.00.08 / Ю. И. Кулешов. Владивосток, 2007. С. 33.
28. Кудашев Ш. Указ. соч. С. 62.
29. Бабыч С. А. Провокация взятки либо коммерческого подкупа: уголовно-правовые и криминологические аспекты: автореф. дис… канд. юрид. наук: спец. 12.00.08 / С. А. Бабыч. М., 2006. С. 22; Кулешов Ю. И. Указ. соч. С. 22; Сургай С. А. Разграничение клеветы в отношении судьи, соединенной с обвинением лица в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления, и заведомо ложного доноса // Пробелы в российском законодательстве. Юридический журнал. 2009. № 2. С. 179–180; Яни П. С. Провокация взятки [Электронный ресурс] // Законы России: опыт, анализ, практика. 2007. № 1
30. Бирюков Ю. О. некоторых направлениях уголовной политики России // Уголовное право. 2014. № 1. С. 114.
31. Лобанова Л., Рожнов А., Синельников А. Фальсификация доказательств по уголовному делу: вопросы квалификации и недостатки правовой регламентации // Уголовное право. 2012. № 6. С. 34.
32. Борков В. Сложность квалификации фальсификации доказательств // Уголовное право. 2009. № 2. С. 20.
33. Там же.
34. Определение Конституционного Суда РФ от 24.09.2012 г. № 1818-О «Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Борща Виктора Михайловича на нарушение его конституционных прав статьей 306 Уголовного кодекса Российской Федерации» [Электронный ресурс] // Справочноправовая система «Консультант Плюс»; Определение Конституционного Суда РФ от 04.04.2013 г. № 661-О «Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Шагиева Нурыахмата Нурыхановича на нарушение его конституционных прав положениями статьи 306 Уголовного кодекса Российской Федерации» [Электронный ресурс] // Справочно-правовая система «Консультант Плюс».
35. Кожевников Л. Л. К вопросу об уголовной ответственности за оговор заведомо невиновного в России и за рубежом // Отдельные вопросы российского права: сб. статей. Вып. 11. Волгоград: Волгоград. науч. изд-во, 2006. С. 20–21; Лобанова Л. В. Нужно ли подвергать обвиняемого уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний // Мировой судья. 2012. № 3. С. 7; Шнитенков А. В. Уголовная ответственность за заведомо ложный донос // Российская юстиция. 2007. № 12. С. 44–45.
36. Бирюков Ю. Указ. соч. С. 114; Мищенкова И. Указ. соч. С. 42.